Перекрестный огонь критики
Истинна ли теория струн? Мы не знаем этого. Если вы
разделяете веру в то, что законы физики не должны делиться на законы,
управляющие макромиром, и законы, диктующие правила для микромира, а также
верите, что мы не должны останавливаться, пока у нас не будет теории с
неограниченной областью применимости, тогда теория струн — ваша единственная
надежда. Конечно, вы можете возразить, что такое утверждение свидетельствует
скорее о недостатке воображения у физиков, чем о какой‑то уникальности теории
струн. Возможно. Вы можете также сказать, что подобно человеку, который ищет
потерянные ключи под уличным фонарем, физики столпились вокруг теории струн
просто потому, что по какому‑то капризу в развитии науки в этом направлении
упал случайный луч прозрения. Может быть. В конце концов, если вы по натуре
консерватор или любите спор ради спора, вы даже можете сказать, что физики
напрасно тратят время на теорию, которая постулирует новые свойства природы в
масштабе, в несколько сот миллионов миллиардов раз меньшем того, который
доступен экспериментальному исследованию.
Если бы вы высказали эти упреки в середине 1980‑х гг., когда
возник первый всплеск интереса к теории струн, вы оказались бы в одной компании
со многими самыми именитыми физиками того времени. Например, нобелевский
лауреат Шелдон Глэшоу, работавший в Гарвардском университете, вместе с другим
физиком Полом Гинспаргом, в то время также сотрудником Гарварда, публично
обвинили теорию струн в невозможности экспериментальной проверки: «Вместо
традиционного соревнования теории и эксперимента, специалисты по теории
суперструн заняты поисками внутренней гармонии там, где критерием истинности
являются элегантность, уникальность и красота. Само существование теории держится
на магических совпадениях, чудесных сокращениях и связях между казавшихся
несвязанными (и, возможно, еще и не открытыми) областями математики. Достаточно
ли этих свойств, чтобы поверить в реальность суперструн? Могут ли математика и
эстетика заменить и превзойти обычный эксперимент?»
В другом своем выступлении Глэшоу продолжил эту тему,
сказав, что «…теория струн столь амбициозна, что она может быть либо целиком
истинна, либо целиком ложна. Единственная проблема состоит в том, что ее
математика настолько нова и сложна, что неизвестно, сколько десятилетий
потребуется на ее окончательную разработку».
Он даже задавался вопросом, должны ли специалисты по теории
струн «получать зарплату от физических факультетов, и позволительно ли им
совращать умы впечатлительных студентов», предупреждая, что теория струн
подрывает основы науки, во многом так, как это делала теология в средние века.
Ричард Фейнман незадолго до своей смерти дал ясно понять,
что он не верит в то, что теория струн является единственным средством для
решения проблем, в частности, катастрофических бесконечностей, препятствующих
гармоничному объединению гравитации и квантовой механики: «По моим ощущениям —
хотя я могу и ошибаться — существует не один способ решения этой задачи. Я не
думаю, что есть только один способ, которым мы можем избавиться от
бесконечностей. Тот факт, что теория позволяет избавиться от бесконечностей, не
является для меня достаточным основанием, чтобы поверить в ее уникальность».
И Говард Джорджи, знаменитый коллега и сотрудник Глэшоу по
Гарварду, в конце 1980‑х гг. также был среди громогласных критиков теории
струн: «Если мы позволим увлечь себя сладкоголосым сиренам. вешающим об „окончательном"
объединении на расстояниях столь малых, что наши друзья‑экспериментаторы не
смогут помочь нам, мы попадем в беду, поскольку лишимся ключевого процесса
отметания ошибочных идей, который выгодно отличает физику от многих других
менее интересных видов человеческой деятельности».
Как и во многих других делах большой важности, на каждого
скептика приходится энтузиаст. Виттен говорил, что когда он познакомился с тем,
как теория струн объединяет гравитацию и квантовую механику, это стало
«величайшим интеллектуальным потрясением» в его жизни. Кумрун Вафа, ведущий
специалист по теории струн из Гарвардского университета, утверждал, что «теория
струн, несомненно, дает глубочайшее понимание мироздания, которого мы когда‑либо
достигали». А нобелевский лауреат Мюррей Гелл‑Манн сказал, что теория струн —
«фантастическая вещь», и что он полагает, что один из вариантов этой теории
однажды станет теорией всего мироздания.
Итак, как вы могли видеть, дебаты подогревались отчасти
физикой, а отчасти философскими рассуждениями о том, какой должна быть физика.
«Традиционалисты» желали, чтобы теоретические работы имели тесную связь с
экспериментальными наблюдениями, в духе успешной научной деятельности в течение
нескольких последних столетий. Другие считали, что нам по силам взяться за
проблемы, экспериментальное изучение которых находится за пределами современных
технических возможностей.
Несмотря на различия в философских подходах, волна критики
теории струн за последнее десятилетие существенно пошла на убыль. Глэшоу
связывает это с двумя моментами. Во‑первых, он заметил, что в середине 1980‑х
гг. «специалисты по теории струн с энтузиазмом и бьющим через край оптимизмом
объявляли, что они вот‑вот ответят на все вопросы физики. Сейчас, когда они
стали более благоразумными, многие мои критические замечания середины 1980‑х
гг. потеряли свою актуальность».
Во‑вторых, он также указал, что «мы, исследователи, работы
которых не связаны с теорией струн, не добились сколько‑нибудь существенного
прогресса за последнее десятилетие. Поэтому аргумент, что теория струн является
единственным игроком на этом поле, имеет под собой очень серьезное основание.
Есть вопросы, на которые в рамках традиционной квантовой теории поля нельзя
получить ответы. Это должно быть ясно. Ответы на них может дать кто‑то другой,
и единственный „другой", которого я знаю — это теория струн».
Джорджи вспоминал свои высказывания середины 1980‑х гг.
примерно в том же духе: «В разные времена на начальных этапах своего развития
теория струн получала завышенные оценки. В последующие годы я обнаружил, что
некоторые идеи теории струн ведут к интересным выводам, которые оказались
полезны в моих собственных исследованиях. Теперь я с большей радостью наблюдаю,
как люди посвящают свое время исследованиям в теории струн, поскольку вижу, что
она способна дать нечто полезное».
Теоретик Дэвид Гросс, входящий в число лидеров как в
традиционной физике, так и в теории струн, красноречиво подытожил ситуацию:
«Обычно, когда мы карабкались на гору природы, прокладыванием пути занимались
экспериментаторы. Мы, ленивые теоретики, плелись где‑то сзади. Время от времени
они сбрасывали вниз экспериментальный камень, который рикошетил от наших голов.
Со временем мы находили объяснение и могли продолжать наш путь, который нам
перекрыли экспериментаторы. Догнав наших друзей, мы объясняли им, с чем они
столкнулись, и как они туда попали. Таков был старый и легкий (по крайней мере,
для теоретиков) способ восхождения на горы. Нам всем хотелось бы, чтобы эти дни
снова вернулись. Но теперь мы, теоретики, должны возглавить колонну. Это будет
гораздо более одинокий путь».
Теоретики, занимающиеся струнами, не хотят совершать одиночное
восхождение на самые высокие вершины природы; они предпочли бы разделить
трудности и радости со своими коллегами‑экспериментаторами. Сегодняшняя
ситуация вызвана отставанием технологии, историческим разрывом: теоретические
канаты и крючья для последнего штурма вершины готовы (по крайней мере,
частично), а экспериментальные еще не существуют. Но это вовсе не означает, что
теория струн окончательно рассталась с экспериментом. Напротив, теоретики полны
надежд «спихнуть вниз теоретический камень» с вершин ультравысокой энергии на
головы экспериментаторов, работающих в базовом лагере. Это основная цель
современных исследований в теории струн. Пока не удалось оторвать камня от
вершины, чтобы запустить его вниз, но, как мы увидим ниже, несколько дразнящих и
многообещающих камешков определенно удалось найти.
|
