Предисловие
Есть один анекдот о женщине, которая беспокоилась из-за того, что ее маленький сын постоянно приносил из детского сада картинки, нарисованные черным карандашом. Солнце на них было черное; дом и цветы тоже были нарисованы черным цветом.
Наконец она решилась осторожно поинтересоваться:
— А у вас все ребята рисуют черными карандашами?
— Нет, — равнодушно ответил сын, — остальные ребята рисуют цветными карандашами.
Мать обращалась со своей проблемой ко всем соседям и знакомым, и все они как один мрачно качали головой. По их мнению, рисунки свидетельствовали о страхе и подавленности, о нелюбви к себе, неприязни к окружающему миру, аутизме. Мать волновалась все больше и, совсем отчаявшись, спросила у сына:
— Почему ты все рисуешь черным цветом?
— Да потому, — ответил мальчик, — что мой стол стоит дальше всех от коробки с карандашами, и, когда я до нее добираюсь, мне остается только черный карандаш.
Мораль: задавайте вопросы! Ответ может оказаться куда проще ваших теорий.
Я начал с этого, так как постоянно ловлю себя па мысли, что некоторые аспекты, затронутые в моих эссе, ставят читателей в тупик, и они принимаются выдумывать неописуемо изобретательные гипотезы для их объяснения.
Вы держите в руках шестой сборник моих научно-популярных эссе, увидевших свет в «Журнале популярной и научной фантастики» и опубликованных издательством «Даблдей». Каждый из шести сборников содержит семнадцать эссе. Возникает вопрос: почему именно семнадцать?
Кто-то решил, что я выбрал число 17, потому что это простое число. Кто-то подумал, что оно имеет для меня мистическое или символическое значение. Может быть, когда мне было семнадцать лет, со мной случилось нечто чудесное или ужасное, или я выбрал его в честь открытого Гауссом способа построения равносторонней семнадцатигранной фигуры, сыгравшего эпохальную роль в истории математики.
Однако, мне кажется, читатели уже достаточно хорошо со мной знакомы (мы с ними вообще накоротке), чтобы прямо спросить меня об этом. И вот вам мой ответ.
В 1949 году, приступая к своему первому роману «Небесная галька», я спросил своего редактора Уолтера И. Брэдбери, какой объем должна иметь книга. «Пускай будет семьдесят тысяч слов», — ответил он.
Так я и сделал. С тех пор у меня отчего-то засело в голове, что семьдесят тысяч слов — это идеальный размер для книги. Я писал книги гораздо тоньше (на две тысячи слов) и гораздо толще (на четыреста тысяч слов), но семьдесят тысяч представляется мне идеальным числом.
Взявшись писать для журнала эссе по научным вопросам, я снова спросил тогдашнего редактора Роберта П. Миллза, какой они должны быть величины. «Примерно четыре тысячи слов», — сказал он.
Я послушался этого совета, и с тех пор мне всегда казалось, что четыре тысячи слов — это идеальный размер для эссе.
Итак, составляя сборник своих эссе, я задался вопросом: сколько эссе по четыре тысячи слов войдут в книгу объемом семьдесят тысяч слов? Отвечаю: семнадцать.
На самом деле в семнадцати эссе чуть меньше семидесяти тысяч слов, поэтому я прибавляю к ним краткое предисловие вроде того, что вы читаете сейчас.
Вот и все объяснение.
Некоторые люди пытаются понять, по какому принципу я подбираю темы для своих эссе. Поскольку у меня уже вышли 6 сборников по 17 эссе, всего 102 эссе, то желающим предоставляется широкое поле для деятельности по выявлению этого принципа.
Но зачем ломать себе голову? Вот чистая правда, насколько я сам сознательно ее представляю. (Я никогда не обращался к психоаналитику и потому не знаю, что запрятано у меня в подсознании; откровенно говоря, ие особенно стремлюсь узнать.)
Ни разу с того момента, когда мне предложили писать эссе для ежемесячных выпусков журнала, тамошние редакторы не предлагали мне тем и не возражали против тех, которые выбирал я. Мне было совершенно ясно, что я полностью свободен в выборе.
Более того, мои редакторы также никогда не позражали против семнадцати эссе, подобранных мною для каждого конкретного сборника, или против порядка, в котором я их располагал. И здесь меня ни в чем не стесняли.
Ну, так ответьте мне, что делать писателю, которому так повезло, что он имеет возможность решать, о чем и как писать, без какой-то оглядки? Если писатель вообще в своем уме, он пишет о том, что интересует его в данный момент; я именно так и поступаю. Это, конечно, случайный выбор, случайнее не придумаешь.
В большинстве случаев я пишу о различных областях науки, потому что нахожу их очень интересными.
Однако еще больше, чем сама наука, меня интересуют числа и схемы. Тут появляется возможность выдумать сотню самых удивительных гипотез. Я предполагаю, что моя склонность имеет простое и незатейливое объяснение: во-первых, у меня педантичный разум и мне нравится строить из чисел разные схемы; во-вторых, мне не нравится сидеть без дела, а составление схем никогда не может наскучить.
Вследствие этого в моих эссе часто говорится о числах и схемах, даже если тема не является строго научной. Поэтому в книге есть главы, посвященные не только, к примеру, астрономии, но и географической статистике, не только геологии, но и музыке.
Наконец, как легко может догадаться тот, кто читает мои книги, я интересен сам себе. Возможно, этим я уроню себя в ваших глазах, но не могу удержаться и обязательно пролезаю в начало каждого эссе.
Когда я узнал, что октябрьский номер «Журнала популярной и научной фантастики» за 1966 год будет посвящен моей персоне, я не стал сопротивляться соблазну и написал для этого номера эссе не о науке или числах, а исключительно о себе.
И свой постыдный проступок я усугубляю тем, что включаю это эссе в эту книгу.
|